Группа по изданию сочинений Вяч. Иванова

 

 

 

 

 

 

 

 

 

10

 

 

 

 

 

 

 

 

 

20

 

 

 

 

 

 

 

 

 

30

Перевод с греческого «размером подлинника» в строгом смысле, разумеется, невозможен. Арсис древнего стиха и русский ударяемый слог — не одно и то же. Еще важнее, быть может, что неударяемые слоги почти совершенно утрачивают колорит долготы и краткости. Русский спондей — только хорей, — правда, и хорей русский, с неударяемым, но не непременно кратким вторым слогом. Искусству стихотворца предоставляется замедлить, если возможно, его падение (чего Пушкин нередко достигает помощью цезуры). Но как наш язык не может отказаться от своего великолепного гекзаметра, существенно обусловливающего для нас редкую между народами привилегию «слышать умолкнувший звук божественной эллинской речи», — ни, в частности, от своего несовершенного, но незаменимого спондея, так и ограничение наших метрических подражаний античной лирике воспроизведением порядка древних арсисов — не должно отвращать нас от задачи такого воспроизведения. К решению ее мы влечемся двумя разнородными потребностями: с одной стороны, потребностью приблизиться к музыкальной стихии древности; с другой — нуждою в бόльшей ритмической свободе для нашего собственного языка. И не свободы ли этой искал Пушкин, изучая песенные склáды и обращаясь от рифм к «белому стиху», которому предрекал окончательное торжество? Немецкая поэзия, откуда привито было нам наше искусственное стихосложение, сама не довольствуется им, но дает полный простор и народным, и quasi-античным элементам, и, наконец, «numeris lege solutis»[1]: лучшим тому примером служит Гете. Не будем останавливаться на аналогических указанному стремлениях в современных иностранных литературах; мы настаиваем только на том, что ритмические силы нашего языка богаче поэтических форм, получивших в нем право гражданства. Что касается нашего опыта и его соответствия метру подлинника, то, помимо изложенных ограничений общего характера, должно поставить на вид две допущенные нами особенности. Во-первых, в несколько бóльшей, сравнительно с подлинником, мере обособлены отдельные ритмические части, κῶλα: нам казалось, что это обособление облегчает чтение непривычного нашему уху неожиданностию своих метрических переходов текста. Во-вторых, встречный толчок арсисов, конечного и начального, двух смежных метрических групп, сохраненный нами вообще (срв., например, 3-й стих эподов), — в каждом 2-ом стихе (5-й строке) строф и антистроф был устранен, как затруднительный при чтении (несмотря на свою вероятную музыкальность в пении), — вставкою одного лишнего краткого слога (вместо: «начало торжèств внéмлет», мы пишем: «начало весé-лий внéмлет»), — вольность, оправдываемая до некоторой степени вероятностью предположения, что в этом и подобных случаях два смежные арсиса разделялись некоторою малою музыкальною паузою. В остальном наш перевод верен древнему размеру; и если принципиальные противники нововведений в господствующем стихосложении найдут, что в той же мере перевод этот перестает быть стихотворным, то мы первые готовы предложить читателям смотреть на него как на опыт ритмической прозы. Элементы церковные и старо-народные, допущенные в языке перевода, казались нам согласными с тоном и диалектом подлинника.